Несколько дней подряд в центре мира, достославном Стамбуле, гостили ветра и привлекаемые ими тучи, лишь иногда позволяя солнцу – размытому бледно-желтому пятну на сером небе – протиснуться меж пепельными боками незваных небесных гостей. Несколько ночей подряд потомок Лютфи Такади* не сводил окуляра с черного бархата, расшитого алмазами звезд, и уверенно предсказывал, что скоро непременно вернется солнечная весенняя погода. К счастью и для потомка Лютфи Такади, и для всех остальных жителей столицы Османской империи, его расчеты оказались верны, и середина месяца** ознаменовалась обещанным солнцем и безветрием. Жизнь во дворце Топкапы неотделима от и немыслима без многоликого сада в четвертом дворе. Он словно волшебный джинн принимает всевозможные формы и чутко откликается на желания того, кто ищет приют среди кустов алого гибискуса, пышного пиона, изысканной розы и душистого розмарина. Султан находит здесь отдых после утомительных собраний с пашами Совета, частных аудиенций и беспрестанного напряжения ума, в котором каждый день решается судьба Империи и целого мира. Сад окутывает его расслабляющим дурманом и позволяет мыслям падишаха уноситься прочь от суеты, оставляя далеко позади туманные тени нерешенных проблем и призрачные субстанции неизбежных интриг, что липкой паутиной заволакивают все уголки дворца. Султанши в компании наперсниц, избранных ими из, кажется, бесконечного числа служанок, совершают меж трапезами променад, и сад расступается перед ними, расстилается под их ножками в атласных туфельках мягкой травой, приберегая кое-где – на случай, если госпожи изволят задержаться – шатры и подушки, расшитые наиболее способными к рукоделию наложницами. Сами одалиски тоже не лишены радости посещения сада – разумеется, если они снискали одобрение главной калфы, которая в награду за примерное поведение и послушание ее авторитету выпускает своих пташек из клетки полетать на воле. И пусть за цветочными клумбами, приветливыми фонтанами и прохладными павильонами высятся безжалостные крепостные стены, а калфы и евнухи держат ухо как никогда востро, милосердный сад создает в воображении приятное ощущение свободы. Наконец, для мужественных шехзаде, вошедших в ту пору самосознания, когда они готовы впервые явить миру способность удержать в своих руках поводья вороной лошади, именуемой Властью, и не упасть с ее скользкой спины на твердые камни, сад превращается в поле для усердных тренировок и сугубо мужских развлечений вроде боев на матраках.
Сегодня, когда дворец за несколько дней непогоды успел соскучиться по теплу и свету, Фархат Бей был рад выйти из лабиринта каменных стен наружу – на одну из лужаек четвертого двора близ Летнего дворца – и сопровождать вверенного ему лично султаном Баязетом шехзаде Мустафу, который пожелал упражняться с мечом. Лала-паша, который, надо признать, тонко разбирался в вопросах политики, дипломатии и прочей философствующей науке, оказался совершенно непригоден в бою, приближенном к реальному. Теперь, когда шехзаде держал в руках не деревянный, а самый что ни на есть настоящий меч, лала предпочитал наблюдать за ним со стороны, втайне опасаясь быть случайно задетым лезвием, что, с легкостью рассекает всякое препятствие – довольно одного взмаха. Таким образом, роль воображаемого соперника досталась Фархату – уж он-то как никто другой был близок к армии и сам месяц назад вернулся из военного похода. Драться с шехзаде оказалось сложнее, чем с неверными – необходимо каждую минуту боя трезво помнить, что перед тобой – шехзаде, сын Повелителя, а ты – его слуга, одна маленькая шестеренка в большом государственном механизме, призванная крутиться лишь на благо более важных частей. К счастью, Фархат никогда об этом не забывал и умел в нужный момент уступить шехзаде, не обеспечивая при этом ему легкую победу – упражнения должны приносить реальную пользу, которая нивелируется, если поддаваться слишком часто.
Лязг скрещивающихся в быстром движении мечей отражался звонким эхом о стены соседних построек. Какой фантастический оксюморон – холодный звон смертоносного металла среди безмолвно дышащих весенним теплом живых цветов… Сражение с шехзаде достигло решающего момента, как вдруг Фархат Бей заметил, как рядом вспыхнули переливающиеся на солнце шелка и блеснули камни в серебряной диадеме. Его сердце подскочило, мгновенно почувствовав её присутствие. Внезапно больно обожгло руку на четыре пальца выше локтя – он пропустил удар. Меч шехзаде, не встретив в нужный момент сопротивления, случайно полоснул по руке, оставив на ней тонкую красную полоску. Фархат машинально взглянул на рану, из которой небольшими капельками сочилась кровь, - ничего серьезного, быстро затянется. Он ободряюще улыбнулся шехзаде, отметив его честную победу, и, когда лала-паша, чуть ли не вполовину согнувшись, приветствовал госпожу, тоже воздал должное этикету и чести Династии, совершив необходимый поклон:
– Салихе Султан, - произнес Фархат, скрывая улыбку, невольно возникшую на его губах при виде любимой султанши.

* Во второй половине XV в. жил и творил теолог, математик и астроном Лютфи Такади, создавший труд о классификации наук
** В соответствии с лунной хиджрой конец мая 1600 года по григорианскому календарю - 14-15 зулькады 1008 года.

Отредактировано Фархат Бей (2017-01-22 23:19:52)

«Три часа после полудня, - звучал в мыслях голос султанши, который бей безошибочно восстановил в своей памяти, придавая чернильным стежкам букв короткой записки живое звучание, - Фонтан с дельфином». Фархат несколько раз перечитал послание, что некоторое время назад ловко и незаметно для окружающих проникло вместе с шелковым лоскутком в его рукав. Платок, впитавший в себя аромат любимых духов султанши и тепло ее рук, бей, конечно, сохранил как драгоценнейшее из сокровищ, предусмотрительно определив ему место в небольшой шкатулке, скрытой в нише за сундучком с бумагами и парой рукописных книг. Прочитав искусно – почти каллиграфически – выведенную на бежевой бумаге строчку еще раз, Фархат скрепя сердце поднес листочек к огню свечи. Нельзя было оставлять ни малейшей возможности обнаружить его с Салихе Султан тайну, и бей был вынужден отмести сентиментальность в сторону ради благополучия султанши и собственной безопасности. Даже такая, казалось бы, незначительная анонимная фраза на четвертинке бумажного листа может обернуться коварным оружием. Пламя охотно поглотило предложенное ему «угощение», оставив от обрывка бумаги лишь несколько черных пепельных хлопьев.
Последней заботой осталось сообразить, как выбраться из дворца в назначенное время и не понадобиться при этом ни шехзаде, ни кому-нибудь другому. К счастью, Фортуна, если бы Фархат верил в ее существование (а он был готов поверить во что угодно, если оно обещало приблизить его к Салихе Султан), благосклонно улыбнулась ему – то ли искренне, то ли ради жестокой шутки. Шехзаде Мустафа освободил начальника своей охраны от обязанностей на один день, и теперь Фархат мог со спокойной душой отправиться в дворцовый сад на поиски фонтана с дельфином. Заблаговременно покинув покои и убедившись, что никому не вздумалось его искать, бей миновал небольшую кипарисовую аллею, скрываясь за точеными силуэтами этих стройных деревьев, и ступая по акварельной тени, отбрасываемой многочисленными павильонами и хозяйственными постройками, приблизился к многоликому саду. Султанши, должно быть, отдыхали в своих покоях или в дворике Валиде-султан: сад в этот час, казалось, предоставлен самому себе. И двум влюбленным, разумеется. Если бы Фархат Бей мог позволить себе быть созерцателем, он непременно бы нашел время, чтобы получше познакомиться с садом в надежде, что тот откроет ему свои секреты. Но пока он играючи уводил его по тропинке вглубь, где грелись на солнце подружки-акации, сомкнувшись кольцом вокруг… фонтана с дельфином! Посеревший от повышенной влажности, каменный фонтан покрылся кое-где зелеными пятнами, но даже они не портили впечатления, которое производило это произведение рукотворного искусства. Изящный дельфин, задорно поднявший хвост, выпускал изо рта струйку прохладной воды, что тонким водопадиком спускалась в резервуар, опоясанный рельефным бортиком. Фархат мог бы долго любоваться фонтаном, если бы его вниманием не завладел некто более прекрасный и совершенный – его султанша. Бей хотел было ринуться ей навстречу и сделал бы это, не будь он скован невидимыми путами – нельзя, запрещено. Прикоснуться к своей божественной нифме он мог только в мечтах и во сне, действительность же была неумолимо суровее и обязывала даже наедине с ней соблюдать субординацию. Но как хотелось заключить ее в тесные объятия, запустить ладонь в ее шелковые волосы и простоять так всю жизнь, вслушиваясь в трепетание ее сердца – вот оно, бьется совсем близко, рядом с его сердцем. Тук, тук, тук… И пусть в плату за это наслаждение он будет повержен в саму огненную геенну.
Фархат обогнул фонтан и остановился подле Салихе Султан, лаская взглядом ее нежное лицо.
- Султанша, - по привычке произнес он и следом добавил заветное, - Салихе…

Говоря военным языком, место дислокации султанша избрала самое подходящее: стройный ряд зеленых стражниц - своего рода безмолвный караул, а покровительство веселого журчания фонтана-дельфина надежно скрывало от чужого слуха их разговор. Тем не менее риск быть уличенным в связи с султаншей по-прежнему висел над этим заветным местом серой тучкой, покушающейся на солнечный свет. Но Фархат Бей не испугался бы даже воинственного грома и острых молний над своей головой. Само море было бы вынуждено расступиться перед ним, не смея препятствовать его единству с возлюбленной Салихе Султан. Страшнее судьбы, чем смерть из-за любви, была только судьба лишиться этой любви.
Фархат и думать забыл о вчерашнем ранении, случайно причиненном мечом шехзаде Мустафы, и поспешил успокоить султаншу:
- Вам совершенно не о чем волноваться, едва ли этот небольшой порез можно назвать раной. С вами ни одно оружие не способно причинить мне серьезный вред. Потому что я люблю вас, и эта любовь крепче всякой брони. Сейчас вы исцеляете меня: лишь при виде вас я могу быть уверен, что все еще жив.
Так он чувствовал сердцем. И оно невольно ускорило свой такт, когда Салихе прильнула к его плечу. Фархат, не веря своему счастью, обнял ее обеими руками. Нежно и вместе с тем крепко, словно пытаясь защитить от чего-то, укрыть собой от холодного ветра, несмотря на то, что сад был пропитан дневным теплом солнца. Сладкий запах цветущих акаций смешивался в воздухе с вкрадчивым ароматом сирени, что невидимой вуалью лежал на волосах и коже султанши. Все воскуряемые благовония мира никогда не сравняться с этим божественным фимиамом, который принадлежал только одной женщине на земле - Салихе Султан.
- Я томился, словно в запертой клетке, в ожидании встречи с вами, - признался бей, очерчивая ладонью овал любимого лица, едва касаясь его пальцами, - Я столь же явный, как и весь этот сад, Салихе. А вы - не растворитесь ли в нем, как прекрасное и желанное видение, подобно миражу оазиса в пустыне?